Личное о крестном знамении
Неужели только привычка, застарелый обрядовый страшок заставляет поднять нашу руку для крестного знамения? И мы в этом мире производим лишь легкий сквознячок безпамятства нечаянно вспорхнувшей на грудь рукой?
Константинов крест
Как часто наше видимое и внешнее легко выдает горькую правду о нашем потаенном и сокрытом. Тогда с особой горечью мы начинаем понимать, в какой большой беде оказался, по слову апостола Петра, «наш сокровенный сердца человек» (1 Петр. 3.7). Наша «святая святых», высокий образ веры на глазах у людей начинает вдруг искажаться, обнажая на святом месте «мерзость запустения» (Мф. 24, 15;). Это особенно наглядно являет себя в том, как мы налагаем на себя крестное знамение. Часто мы делаем это безОбразно и безобрАзно. Мы буквально своей рукой разоряем завет Божий. Крестное знамение нам дано во спасение, в защиту от многоликого мирового зла. Крест — это духовное оружие, но если его постоянно применять без благоговения, «не по уставу», то можно не только поранить себя, но и погубить.
Есть какая-то нечестная раздвоенность в том, что мы рАзно крестимся. В храме полная свобода креста; как устав велит и как сердце подскажет. Бывают случаи, когда рука сама вскинется на неожиданную весть о чьей-то смерти, беде, тяжкой болезни. И так же в радости: о уже нежданном исцелении, удачном исходе родов или разрешении трудного дела. И иное — «на людях»: в поезде, метро, столовой или собрании… Тут порой начинается настоящая духовая ломка. И мы смотрим уже не «вверх», а оглядываемся по сторонам. Казалось бы, именно здесь, в площадном гаме особенно остра потребность остаться самим собой, уверить себя в верности Богу. Вольно и широко осенить себя крестным знамением, как, скажем, это перед всем миром делает на параде Победы министр обороны Сергей Шойгу. Но тут и возникает некий лукавый «политкорректный» шепоток: «Сиди, не дергайся, или не знаешь, что «Бог не в бревнах, а в ребрах». Вот и веруй у тебя в душе» и ничего это всем демонстрировать».
Присвоив себе это странное право прятать Бога от всех «в душе», миллионы наших соотечественников не желают ни молиться, ни посещать Богослужения, ни соблюдать заповеди.
Это наше православное большинство не обременяет себя стремлением к Богу — Личности. Живому Богу, Который «здесь и сейчас», Который призывает ежемоментно оценивать не только наши дела и слова, но и мысли.
Как легко мы отказываемся от своего Богосыновства!
Разве грандиозная блистательная Вселенная создана не для нас? Разве не о нас говорит Псалмопевец «вы боги есте…», и разве не ради нас Господь послал любимого Своего Сына на вольную крестную страсть? Кто же мне мешает открыто и благодарно исповедовать моего Бога везде и всюду? «Что воздам Господеви, я же воздаде ми?» — с трепетом вопрошает Псалмопевец (Пс.116).
Кто нам мешает постоянно «воздавать Господеви» благоговейной деятельной памятью, то есть молитвой, крестным знамением?
Мы, конечно, разные, и каждому дана своя мера благодарения. Вспоминается глубокой старости монахиня (может быть, игумения), виденная лет 25 назад в Костромском Богоявленском Анастасьинском женском монастыре. Бывало, стоит она коленноприклоненно перед иконой, как свеча, слегка откинувшись назад. А знамение крестное накладывает на себя степенно и широко, с легким разворотом, словно благоговейно укутывает себя только ей видимой сенью креста. В храме кто-то был, наверное, тоже крестился, но молилась одна она. Не молитва даже это была, а царственное предстояние пред своим Богом, высокое священнодействие.
Только вообразить: миллионы христиан на Руси денно и нощно творят десятки, а может, сотни миллионов крестных знамений. Они не воскрешают мертвых, не переставляют горы, и может показаться, что при этом вообще ничего не происходит. Для неверующих так оно и есть: «чего не вижу, того нет». Но не для нас же, православных! Неужели только привычка, застарелый обрядовый страшок заставляет поднять нашу руку для крестного знамения? И мы производим в мире лишь легкий сквознячок безпамятства нечаянно вспорхнувшей на грудь рукой? О, если бы мы в самом деле бодрствовали сердцем и умом, как требует от нас апостол, то с какой горячей благодарностью вспомнили бы не только о явных благодеяниях, которые зримо являет нам Господь, но скорее — о великом множестве неведомых даров, которыми Он нас щедро оделяет. Тогда, может быть, и для нас открылась бы могучая власть крестного знамения? Вспомним, какие чудеса творили святые люди силою креста…
Крестное знамение, будучи частью православного обряда, является великим духовным оружием. Уже Иоанн Богослов, обнаружив однажды лежащим при дороге больного человека, сильно страдавшего горячкой, исцелил его крестным знамением. В VI веке преподобный Венедикт Нурсийский был избран игуменом пещерного монастыря Виковаро. За строгое соблюдение устава постнического жития против него тайно восстали монахи, решив его отравить. Они смешали яд с вином и дали игумену во время обеда. Прежде чем пить, святой сотворил над чашею крестное знамение, и сосуд силою святого креста тотчас разбился, как бы от удара камнем. Тогда Божий человек познал, что чаша была смертоносна, ибо не могла выдержать животворящего креста (Димитрий Ростовский, святитель. Житие преподобного отца нашего Венедикта. 4 марта).
А вот воспоминание едва ли не нашего современника священника Василия Шустина (1886 — 1968) о старце Нектарии Оптинском. Батюшка Нектарий как-то попросил его поставить самовар, предупредив, что вода в углу, в большом медном кувшине. Отец Василий попытался поднять кувшин с водой, но даже не смог сдвинуть его с места. «Тогда, — вспоминает он, — я хотел поднести самовар к кувшину и налить воды. Батюшка заметил мое намерение и опять мне повторяет: ты возьми кувшин и налей воды в самовар. «Да ведь, батюшка, он тяжелый для меня, я его с места не могу сдвинуть». Тогда старец подошел к кувшину, перекрестил его и говорит: «Возьми». И я поднял, и с удивлением смотрел на батюшку: кувшин мне почувствовался совершенно легким, как бы ничего не весящим. Я налил воду в самовар и поставил кувшин обратно с выражением удивления на лице. А батюшка меня спрашивает:
— Ну, что, тяжелый кувшин?
— Нет, батюшка, я удивляюсь: он совсем легкий.
— Так вот, и возьми урок, что всякое послушание, которое нам кажется тяжелым, при исполнении бывает очень легко, потому что это делается как послушание.
Но я был прямо поражен, как он уничтожил силу тяжести одним крестным знамением!» (см. Шустин Василий, протоиерей. «Запись об Иоанне Кронштадтском и об Оптинских старцах». М., 1991).
Приведем воспоминание о праведном Иоанне Кронштадском. Как-то зимним вечером отец Иоанн ехал по делам. Внезапно его остановили трое босяков. Причитая и изображая безутешную скорбь, они указали на лежащего на снегу своего товарища, якобы недавно умершего, и просили денег на похороны. Батюшка ответил, что денег у него нет. Тогда они, нагло хватая его за шубу, просили отдать ее, чтобы «укрыть покойника». Праведный Иоанн Кронштадский понял, что босяки его разыгрывают, а лежащий лишь прикидывается покойником. Ничего не говоря, отец Иоанн снял шубу и со словами «Упокой, Господи, раба Твоего» осенил крестным знамением и накрыл лежавшего. Еще не успев отъехать, он вдруг услышал истошные вопли босяков, которые, схватив богатую шубу, с ужасом увидели, что их подельник, который еще несколько минут назад был совершенно здоровым, действительно мертв. Такова была суровая кара, совершенная святым Иоанном посредством крестного знамения.
Пока в секунде наша десница облетает в крестном знамении тело, сердцу надо успеть вздрогнуть памятью перед страшной тайной Распятия. Нет, не натаскивать нарочито воображение на образ казни, а благодарно, по-детски выдохнуть простое: «спаси-Бог». И тогда крестное знамение можно уподобить некоей печати, которая зримо увековечивает наш неслышный миру молитвенный вздох. Но как часто благоговение мы заменяем небрежным сонливым жестом, постыдно далеким от крестного знамения. Налагаем персты на лоб, на средину груди, правое плечо и едва дотягиваемся до левого. Вместо креста — некое подобие равностороннего треугольника. Увы, таковое встречается и у нашего брата, священника. И отличается сие знамение от мирянинского эдаким сановитым небрежением власть духовную имущего. Кем дана нам власть «ломать» крест — наше орудие спасения? Иные «крестоломы» вообще ограничивают спасительное пространство креста наложением троеперстия на лоб — грудь — правое плечо. До левого плеча «изможденная» трудами благочестия десница не только «не достиже», но и явно не намеревается это делать. Человек запечатлевает даже не всю фигуру тупого треугольника на своей груди, а лишь половинку его. Такова греховная геометрия нашего глумления над крестом.
Не найдется на нем места всему Пречистому Телу распятого Спасителя и Его ногам, которые омывала слезами и отирала своими власами Мария Магдалина. Эти нелепые жесты, которыми мы тщимся оградить себя от «духов злобы поднебесной», наверняка вызовут у них приступ инфернального восторга.
Можно понять (но не оправдать) неумение креститься детей и подростков, которые обычно нетерпеливо перетаптываются даже у исповедального аналоя.
— Ну, говори, не стесняйся, какие грехи самые противные… .
Дитятя начинает нервно искать что-то в карманах, оглядываться по сторонам и, наконец, выдыхает: «Дерусь — злюсь — обижаю брата — обижаюсь — не молюсь… Все!»
— Ты каешься, поэтому надо перекреститься, — подсказываю ему. Ребенок (по опыту знаю) чаще всего даже не пытается сложить троеперстие, хоть сколько прижать к ладони мизинец и безымянный палец, означающих великую тайну двух природ нашего Спасителя. Махнув у лица растопыренной пятерней, опустив голову, чадо погружается в глубокое молчание. Недолго. На исповеди, не в словах покаяния, а в самой позе сгорбленного юного старичка, боязливом или, наоборот, вызывающем пританцовывании, безцельной суете рук то по карманам, то по аналою, раскачивании из стороны в сторону особенно отчетливо проявляется духовная расслабленность наших детей, их неспособность сосредоточиться во время его самого главного урока в жизни — исповеди. Но если дома родители не молятся, то без толку и детям говорить: крестись правильно!
Впрочем, если есть несколько минут времени, то я пытаюсь «сыграть» с ребенком в игру под названием «не на жизнь, а на смерть!» — Так, — говорю, показывая на пальцы, — вот три твои перста сложены: большой — Бог — Отец, указательный — Бог — Сын, средний — Бог — Дух Святой. Сейчас я проверю, как ты любишь Бога-Троицу и Твоих родителей — папу и маму. Дитя, слегка пробудившись, вопросительно посматривает на священника и на свои пальчики, мол, причем тут любовь? — А вот, смотри, — и я легко разъединяю дитячье троеперстие. — Видишь, как я запросто разъединил твои пальцы, значит, нет у тебя больше Святой Троицы! — Как нет? — А вот так — ты позволил легко разжать твои пальцы. Видишь, они пустые, слабые, ничего не удержали. Жалко, конечно, но, наверно, ты не любишь ни Бога, ни родителей. Чадо, окончательно проснувшись, возмущенно возражает: «Люблю!»
— Хорошо, давай проверим еще раз. Держись из всех сил! Если разожму твои пальцы, значит, ты врешь, что любишь. У ребенка, хоть робеющего еще первоклашки, хоть заматеревшего в непослушании трудного семиклашки, в этом случае пальцы в троеперстии сжимаются до обморочной бледности. Пытаюсь разжать их, но осторожно, чтобы «не победить». Мы при этом напряженно смотрим друг другу в глаза: кто — кого! Через полминуты борьбы я обычно сдаюсь, но я счастлив. — Ну, ты молодец, потому что доказал, что умеешь любить по-настоящему. В глазах маленького исповедника торжество победителя. Сегодня он в честной борьбе доказал, что умеет любить!
Кто-то, возможно, назовет это эдаким обновленческим безчинством, мол, «льстит народы». Ну, что ж, можно пробуждать чадо, наверное, как-то иначе, более чинно. Наверняка у каждого священника есть свои приемы, чтобы растопить лед отчуждения, с которым зачастую приходят на исповедь не только дети, но и родители. Священнику действительно дано право на исповеди «вязать и разрешать» грехи. Но это «право» не юридическое, а право любящего отца, дождавшегося-таки своего блудного сына.
Таков наш маленький урок о крестном знамении. И не только для детей. В 312 году от Рождества Христова император Константин Великий выступил с 25-тысячным войском против почти 200-тысячной армии римского тирана Максенция. По преданию, перед битвой Константину было видение — на небе явился Крест с подписью «Сим победиши». Воодушевленный виденным, Константин заменил на своих воинских штандартах традиционного для римлян орла на крест и победил тирана. Нам свыше дан образ Креста — оружия непобедимой победы. И мы, накладывая на себя крестное знамение, показываем всему миру готовность на нем претерпеть распятие. И так победить. Но готовы ли мы?
___________________________________
Вначале христиане, и не только они, крестились одним перстом, подчеркивая этим веру в Единого Бога, в противовес языческому многобожию. После Никейского Вселенского собора (325 г.), сформулировавшего догмат о единстве двух природ во Христе (Божественной и человеческой), христиане стали креститься двумя перстами. Когда Русь приняла Православие, в Византии крестились еще двумя перстами, каковой обычай перешел и на Русь. Затем в XI веке в противовес очередной ереси, отрицавшей Троичность Божию, было положено начало креститься тремя перстами (символ Троичности). Но в силу отрыва Руси от Византии этот обычай был введен у нас только при патриархе Никоне. Староверы, не зная ничего о дальнейшем развитии церковной традиции Византии, упорно держались за двоеперстие ( С.А. Левникий http://azbuka.ru/).
Священник Борис Украинцев
Журнал «Ковчег» № 2, 2016 г.